Проблемы использования специальных знаний в доказывании по гражданским делам о защите чести и достоинства
- В каком случае можно говорить о выходе эксперта-лингвиста за рамки своей компетенции и исполнении им роли «научного судьи»
В статье опишем проблемы, возникающие при назначении, проведении судебно-лингвистической экспертизы, а также при допросе в суде эксперта и специалиста по гражданским делам о защите чести, достоинства и деловой репутации (далее для краткости — защите чести). Актуальность этих вопросов показал процесс по гражданскому делу по иску К., в котором автор статьи принял участие в качестве представителя ответчика А.1
По причине недостаточности опыта автор не может судить о том, насколько распространены в судебной практике явления, с которыми он столкнулся.
Однако их обсуждение будет полезным для совершенствования судебной практики и правовой доктрины. Кроме того, описанный в статье кейс может быть актуален и для уголовного процесса, например, при рассмотрении дел о клевете (ст. 128.1 УК).
«Служебный» кейс
Поводом для предъявления иска К. к А. стала, по мнению К., негативная оценка А. личности К. и его деятельности в вузе, а также оскорбительные высказывания, которые А. якобы допустила в объяснительной, написанной в ходе служебной проверки. При этом служебная проверка была назначена руководством вуза после того, как К. обратился с жалобой на высказывания А. в общем чате преподавателей в мессенджере. Далее приведем выдержку из решения суда первой инстанции, в котором суд ссылается за заключение эксперта лингвиста по делу.
ИЗ РЕШЕНИЯ СУДА. «...Текст, состоящий из изображения баночки с названием „ВАЗЕЛИН“ и расположенного под ним сообщения: „Я дарю Вам, К.., безвозмездно этот скромный подарок! Пользуйтесь вместе с Вашими учениками!“ не содержит отрицательной оценки личности К., его поступков, действий, он выражает общее негативное отношение А. к личности адресата без указания на конкретные качества, поэтому является негативным, выражает пренебрежительное, презрительное отношение А. к этому человеку, ее стремление высмеять его, досадить, причинить неприятность, уколоть словами. Фрагмент: „Не имея желания участвовать в предстоящем виртуальном лицемерии, ограничусь символическим подарком юбиляру! Который и передайте ему с пожеланием свалить из академии в этом году и более не отягощать своим паразитарным пребыванием.“ содержит негативную информацию в форме утверждения о поступках, действиях конкретного человека — профессора К.
Информация о профессоре К., распространенная А. в объяснении, является негативной. Негативная информация о профессоре К. содержится в следующих фрагментах, высказываниях: „Вместо проф. К. занятия ведут другие преподаватели и даже адъюнкты. Все это продолжается на протяжении нескольких лет. Я сама лично вынуждена была по приказу С. проводить занятия за проф. К. Разумеется, мне это не нравится.“; „Что касается „бесспорного авторитета проф. К.“, то это утверждение крайне спорное.“; „С моей точки зрения, проф. К. в профессиональном плане абсолютное ничтожество, а по своим личностным качествам (человеческим) является патентованным негодяем, что я могу доказать фактами из его псевдопреподавательской деятельности на кафедре...“».
По итогам судебного разбирательства суд первой инстанции взыскал с А. в пользу К. 15 тыс. руб. качестве компенсации морального вреда, а также расходы на проведение экспертизы, расходы на оплату услуг представителя и госпошлину в размере 300 руб. Суд также обязал А. опровергнуть в мессенджере распространенные ею не соответствующие действительности сведения.
Суд второй инстанции отменил решение районного, но принял свое, которым увеличил с 15 тыс. до 100 тыс. руб. размер компенсации морального вреда, взыскиваемого с А. в пользу К., а также увеличил суммы компенсации других расходов, которые должна возместить А. истцу К.
Условия удовлетворения иска о защите чести
Предметом доказывания в процессах о защите чести являются признаки гражданско-правового деликта, предусмотренного ст. 152 ГК. Согласно постановлению Пленума Верховного Суда РФ от 24.02.2005 № 3 «О судебной практике по делам о защите чести, достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц» (далее — Постановление № 3), в таких спорах истец обязан доказать:
- факт распространения сведений лицом, к которому предъявлен иск,
- порочащий характер этих сведений,
- несоответствие их действительности.
При отсутствии хотя бы одного из указанных обстоятельств иск не может быть удовлетворен судом (п. 7 и 9 Постановления № 3). Этого разъяснения придерживается судебная практика (определение ВС РФ от 28.10.2014 по делу № 5-КГ14-95, включенное в «Обзор практики рассмотрения судами дел по спорам о защите чести, достоинства и деловой репутации» (утв. Президиумом Верховного Суда РФ 16.03.2016).
Пленум ВС РФ использует формулировку «не соответствующие действительности порочащие сведения» и разъясняет, что не соответствующими действительности сведениями являются утверждения о фактах или событиях, которые не имели места в реальности в то время, к которому относятся оспариваемые сведения. Из этого вытекает, что порочащий характер сведений складывается из двух элементов: высказывание должно быть оскорбительным по форме, негативно характеризовать лицо и вместе с тем не соответствовать действительности. На истце лежит бремя доказывания этого двусоставного признака.
Бремя доказывания и полномочия эксперта-лингвиста
В силу п. 1 ст. 152 ГК и ст. 56 ГПК обязанность доказывать соответствие действительности распространенных сведений переходит на ответчика, если истец привел доказательства всех трех признаков гражданско-правового деликта, предусмотренного ст. 152 ГК, включая порочащий характер сведений. В качестве одного из средств доказывания, к которым прибегают истцы, выступает заключение специалиста-лингвиста, которое может получить адвокат на договорной основе.
В компетенцию эксперта-лингвиста не входит проверка сведений на соответствие действительности и, соответственно, они некомпетентны отвечать на правовой вопрос о том, являются ли исследуемые ими высказывания сведениями порочащего характера, не соответствующими действительности.
Важно исходить из того, что наша доктрина стоит на том, что эксперт не является научным судьей в деле. Его заключение не может предрешать исхода дела, а его выводы подлежат оценке судом в совокупности с другими доказательствами и могут быть предметом критики сторон в ходе допроса эксперта. Поэтому любые ограничения прав сторон в исследовании заключений специалистов, экспертов являются нарушением состязательности и равноправия сторон, то есть подрывом основы основ гражданского судопроизводства и ст. 123 Конституции.
Еще одной аксиомой доказательственного права и судебной экспертизы является то, что экспертам (как и специалистам), не должны ставиться правовые вопросы, выходящие за пределы их специальной компетенции. Разрешение правовых вопросов относится к исключительной компетенции суда. Таким вопросом является вопрос о порочащем характере сведений, ставших предметом гражданско-правового спора о наличии в действиях ответчика гражданско-правового деликта, предусмотренного ст. 152 ГК, ибо ответ на него включает определение их недостоверности, то есть не соответствие порочащих сведений действительности. А этого эксперт-лингвист не вправе и не компетентен сделать. Лингвист вправе определить только лингвистические признаки, указывающие на порочащий характер сведений, но не устанавливать этот элемент состава гражданско-правового деликта в окончательном виде.
Рекомендации относительно объекта судебно-лингвистической экспертизы, квалификации и компетенции экспертов-лингвистов, а также формы вопросов, которые могут быть поставлены ему при назначении судебно-лингвистических экспертиз, исчерпывающе изложены в методических письмах Министерства юстиции России, в том числе и в Методическом письме от 17.06.20222. В нем указано: «В компетенцию эксперта не входит юридическая (правовая) квалификация действий, установление вины и ее формы (умысел или неосторожность, вид умысла), мотивов деяния. Так, за пределы специальных познаний эксперта-лингвиста выходят решение вопросов, связанных с установлением заведомо ложной информации <...>, а также проверка информации на соответствие действительности».
В ситуации, когда у обеих сторон есть заключения специалистов, полученных адвокатами (представителями), которые содержат противоположные выводы относительно фактических обстоятельств, подлежащих доказыванию, проведение судебно-лингвистической экспертизы обязательно. В описанном ниже деле сложилась именно такая ситуация. При этом одной из главных ошибок, которую, как представляется, допустил суд при рассмотрении гражданского дела, было неправильное использование для установления фактических обстоятельств судебно-лингвистической экспертизы: эксперту на разрешение были поставлены правовые вопросы, выходящие за пределы его компетенции. Это, в свою очередь, стало возможным по причине нарушений законодательства, регулирующего назначение экспертизы.
Постановка вопросов эксперту‑лингвисту
В судебном заседании при обсуждении вопроса о назначении по делу судебно-лингвистической экспертизы обе стороны предоставили суду в письменном виде вопросы, подлежащие разрешению экспертом. Представитель истца — адвокат М. в письменном виде предложила на разрешение экспертов следующие вопросы:
«1. Носит ли порочащий характер информация о профессоре К., распространенная посредством мессенджера Viber в группе кафедры УтУИП НА МВД России? Если да, то в каких высказываниях?
2. Если порочащая информация содержится, то в какой форме она сообщается в вышеуказанной переписке: в форме утверждения, в форме предположения, в форме оценочного суждения, мнения, вопроса?
3. Носит ли порочащий характер информация о профессоре К., распространенная в Объяснении А. от 02.08.2021? Если да, то в каких высказываниях?
4. Если порочащая информация содержится, то в какой форме она сообщается в данном Объяснении: в форме утверждения, в форме предположения, в форме оценочного суждения, мнения, вопроса?
5. Имеются ли в переписке и в Объяснении оскорбительные высказывания в отношении профессора К.?
6. Содержатся ли в переписке и в Объяснении сведения, порочащие честь, достоинство и деловую репутацию профессора К.?».
Если строго следовать описанным выше рекомендациям Минюста к судебным лингвистическим экспертизам, то из этих вопросов только пятый и шестой могут быть признаны корректными и подлежащими ответу со стороны эксперта-лингвиста. Вопросы же, в которых эксперту предлагается определить порочащий характер информации, являются некорректными, выходящими за пределы компетенции лингвиста-эксперта.
В свою очередь, ответчик через своего представителя — адвоката К. предложил на разрешение эксперта следующие вопросы:
«1. Содержатся ли в материалах переписки группы кафедры уголовного или уголовно-исполнительного права Нижегородской академии МВД России в мессенджере Viber, а также в объяснении А. от 02.08.2021 негативные сведения о К.? Если содержатся, то в каких фразах, словах, словосочетаниях они выражены?
2. Если в указанных речевых материалах имеется негативная информация о К., то в какой форме она выражена, в форме утверждения, мнения, предположения, оценочного суждения, убеждения?
3. Содержатся ли в указанных речевых материалах утверждения о нарушении К. действующего законодательства или моральных норм; другие сведения умаляющие его деловую репутацию?
4. Имеются ли в предоставленных для анализа речевых материалах лингвистические признаки оскорбления К.?
5. Построены ли спорные тексты А. в соответствии с речевой стратегией дискредитации?».
Согласно ч. 2 ст. 79 ГПК окончательный круг вопросов, по которым требуется заключение эксперта, определяется судом. В определении о назначении лингвистической экспертизы суд поставил на разрешение экспертов пять вопросов.
При этом пятый вопрос суда полностью совпал с шестым вопросом седьмым, который был предложен представителем истца; соответственно, третий вопрос суда совпадал с пятым вопросом истца, а второй — с четвертым.
Первый вопрос, поставленный судом на разрешение экспертом, объединил первый и третий вопросы, которые предлагал истец, и имел следующую форму:
«1. Носит ли порочащий характер информация о профессоре К., распространенная посредством мессенджера Viber в группе кафедры УиУИП Нижегородской Академии МВД России и изложенная в Объяснении А. на имя начальника Нижегородской Академии МВД России?..».
Таким образом, в резолютивной части определения суда о назначении лингвистической экспертизы из пяти вопросов только третий и четвертый вопросы были корректными. В остальных трех правовых вопросах эксперту предлагалось определиться с тем, является ли порочащей информация о К. в предоставленных ему на исследование материалах, что предполагает проверку их достоверности, то есть выход за рамки лингвистики.
Нарушение прав ответчика
Вопросы, предложенные представителем ответчика, изложенные в корректной форме, суд проигнорировал в своем решении без объяснения причин, что нарушает ч. 2 ст. 79 ГПК. Кроме того, как представляется, ошибочным было решение суда о направлении на судебно-лингвистическую экспертизу всех материалов дела в трех томах, что стало фактическим предложением эксперту выйти за пределы объекта лингвистического исследования и превращением его в научного судью по делу.
Назначение экспертизы сопровождалось нарушением и других прав ответчика. Так, суд не предоставил ответчику и его представителям возможность обсудить предложенные сторонами вопросы, сделать возражения по поводу их формулировки, объекта, предмета экспертизы. Тем самым суд поставил сторону ответчика перед свершившимся фактом.
С определением суда о назначении лингвистической экспертизы ответчик получил возможность ознакомиться только после проведения экспертизы. Таким образом, как представляется, судья при назначении экспертизы нарушил ст. 6, ч. 1 ст. 35, ч. 3 ст. 38, ч. 1 ст. 55, ч. 1 ст. 57, ч. 1 ст. 69, 79 ГПК. Однако несмотря на требования ответчика ни суд первой, ни суд второй инстанции не придали этому никакого значения.
Нарушения закона в проведении экспертизы продолжались и далее. Так, при ознакомлении с заключением эксперты выяснилось, что судья направила в ФГБОУ ВО «Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова» копию определения суда от 30.05.2022 о назначении экспертизы и привела в нем вопросы, которые дословно совпадали с вопросами, предложенными адвокатом истца при назначении экспертизы. Только три из этих вопросов совпадали с вопросами, содержащимися в определении суда о назначении экспертизы, остальные четыре вопроса суд вообще не ставил перед экспертом.
Таким образом, вместо определения суда от 31.05.2022 о назначении лингвистической экспертизы и пяти сформулированных в нем вопросов предметом исследования эксперта стали другие вопросы. При этом на все правовые вопросы, на которые эксперт был не вправе отвечать, дал утвердительные, категорические ответы в пользу истца. Увы на эти нарушения апелляционная инстанция ответила только общими фразами, без анализа доводов ответчика.
Допрос эксперта в суде
Примечательно, что в решениях судов по делу нет ссылок на показания эксперта Г., который был допрошен по делу, при обосновании выводов. И это правомерно.
Неправомерно то, что ни суд первой, ни суд второй инстанции никак в описательно-мотивировочной части не оценили эти показания и не объяснили причину, по которой фактически отвергли их. Между тем допрос эксперта был результативным.
Попытка автора выяснить у эксперта, откуда взялись вопросы, на которые он отвечал, не увенчалась успехом. Эксперт заявил, что это представитель ответчика «загоняет лингвиста на юридическую сторону».
Вторая цель допроса была направлена на выяснение причины согласия эксперта дать ответы на правовые вопросы, отвечать на которые он обязан был отказаться, как это следует, например из Методического письма Минюста РФ. Вот как была отработана эта тема допрашивающим:
«Представитель ответчика А.: Я не лингвист — вы лингвист. Я юрист — вы не юрист. По вашему мнению, вопросы, на которые вы отвечали на с. 3, они носят правовой характер или они ограничиваются только лингвистическим познанием?
Адвокат М.: Уважаемый суд. Я прошу снять эти вопросы, вы посмотрите, что творится. В конце концов, это что такое?
Представитель ответчика А.: Эти вопросы носят правовой характер или они направлены на выяснение лингвистических аспектов речевого поведения А.?
Эксперт Г.: Я понял, к чему вы клоните. Я отвечал на вопросы, которые носят только лингвистический характер. Хотя при анализе я учитывал и ситуацию, когда правоохранитель при общении с другим правоохранителем не имеет права употреблять просторечную, а то и жаргонную лексику...».
Еще одной целью перекрестного допроса эксперта было выяснение причины, по которой эксперт отверг выводы других специалистов, которые они делали в рамках отдельных заключений. Это было выяснено следующим образом:
«Представитель ответчика А.: в материалах дела вы видели заключения специалистов К. и Т. Ваши позиции разошлись кардинально, в ответах. Получается, они ошиблись, а вы оказались правы. Они плохие эксперты?
Эксперт Г.: Так нельзя сказать. Я вам разъяснил, что они не использовали ситуативную ситуацию.
Представитель ответчика А.: Они не использовали ситуативную ситуацию, поэтому ошиблись?
Эксперт Г.: Это уже ваши выводы».
Должен признаться, что для меня как теоретика и автора пособия о проведении перекрестного допроса3 стала неприятным откровением та враждебная обстановка, которая сложилась в судебном заседании при допросе эксперта. Судья немотивированно снимала вопросы допрашивающего. Не менее «эффективным» приемом было и ограничение времени на постановку вопросов. И тем не менее факты против принятия экспертизы в качестве средства доказывания по делу были установлены допросом. Своими показаниями эксперт дезавуировал сделанное им заключение, подорвал к нему доверие.
Но суд просто не отразил их протоколе судебного заседания. В протокол судебного заседания, при изготовлении которого были нарушены сроки, не были занесены неудобные места, включая приведенные выше. Принесенные ответчиком замечания суд отклонил своим решением, аргументировав его тем, что секретарь не обязан дословно вносить в протокол все, что говорится в судебном заседании.
Хотя суду апелляционной инстанции была направлена дословная расшифровка аудиозаписи допроса эксперта, она никак не повлияла на его оценку заключения судебно-лингвистической экспертизы.
На момент публикации ответчик продолжает отстаивать свою позицию в кассационном суде общей юрисдикции (производство в Первом КСОЮ по делу № 8Г-24774/2023).
